Прошел день 22 июня — день скорби по жертвам войны… И разделяя эту боль (в моей семье, как и, наверное, в любой другой, тоже были воевавшие, были погибшие и пропавшие без вести), я всё же о другом: мое глубокое, железобетонное убеждение, что в войне всегда побеждает та сторона, которая способна радоваться и любить. Казалось бы, война и радость несовместимы, но именно радость давала силы и желание жить и побеждать, радость рождала подвиг.
…13 октября 1941 года немецкие войска полностью оккупировали семнадцать и частично десять (из тридцати) районов Подмосковья. Вечером 15 октября Совинформбюро передало сообщение о том, что в ночь с 14 на 15 октября положение на Западном направлении ухудшилось, и о прорыве обороны на одном из участков. В газетах появились сообщения о непосредственной угрозе столице. Утром 16 октября по Ленинградскому шоссе вплотную к границе города подъехал отряд немецких автоматчиков на мотоциклах. Экстренно высланному им навстречу из Покровских казарм танковому подразделению БТ-7 дивизии имени Дзержинского удалось их остановить и уничтожить на Химкинском мосту, в 15 километрах от Кремля (по некоторым данным, вражеский отряд достиг Головинского шоссе, что уже в черте Москвы, или даже станции метро «Сокол»).
Сталин принимает секретное постановление «Об эвакуации столицы СССР», где предусматривается отъезд из города руководства страны, иностранных посольств… Из Москвы был эвакуирован Госбанк вместе со всей наличностью, Совнарком, театры, сталинская библиотека, ценности Гохрана и Третьяковской галереи, Московская патриархия… Несмотря на секретность постановления, информация о том, что город будет сдан противнику, быстро распространилась, началась паника. Люди собирали вещи и уезжали или уходили пешком по Владимирскому тракту (нынешнее шоссе Энтузиастов). Было отключено отопление. Не работал транспорт. Закрылись магазины, многие из них были разграблены. На вокзалах брали штурмом эшелоны… Вечером 19 октября в Москве было введено осадное положение.
Но реально порядок был восстановлен позже: 7 ноября на Красной площади состоялся военный парад, и это мобилизовало людей на борьбу. И еще в двух городах — Воронеже и Куйбышеве (нынешняя Самара) прошли военные парады. Прямо с парада бойцы уходили на фронт.
В этот день парад на Красной площади планировал провести Гитлер. И уже готовил для солдат праздничную форму…
В ритме сердца
Самые известные песни войны — о любви: «Землянка» (в 1941г. были написаны слова и в 1942г. — музыка), «Давай закурим» (декабрь 1941), «Синий платочек» (музыка появилась раньше, слова в 1941 году), «Случайный вальс» (1942), «В лесу прифронтовом» (1942), «Темная ночь» (1943), «Заветный камень» (1944), «Соловьи»(слова были написаны в 1942-м, музыка — на излёте войны)…
Стихотворение, из которого родилась «Землянка», появилось, в общем-то, случайно. Поэт Алексей Сурков написал жене с фронта 16 домашних строк. Написал в 1941-м, в конце ноября, под Истрой, после очень трудного дня, когда пришлось пробиваться из окружения со штабом одного из гвардейских полков. Так бы и остались эти стихи частью письма, если бы в феврале 1942-го не пришёл во фронтовую редакцию композитор Константин Листов и не стал просить «чего-нибудь, на что можно написать песню». «Чего-нибудь» не оказалось. И тут Сурков, на счастье, вспомнил о стихах, отправленных домой, разыскал их в блокноте и, переписав, отдал Листову. Через неделю композитор вновь появился в редакции, попросил у фотографа Миши Савина гитару и запел:
Бьётся в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза,
И поёт мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.
Песня пошла по всем фронтам — от Севастополя до Ленинграда и Полярного…
Автор стихов песни «Соловьи» Алексей Фатьянов на фронте воевал рядовым. Вот его воспоминания: «Помню фронт. В большой зеленой роще мы, солдаты, после только что затихшего боя лежим, отряхиваясь от крупинок засыпавшей нас земли, и вдруг слышим: вслед за растаявшим вдали рокотом вражеских самолетов, во все горло, как бы утверждая жизнь, защелкал соловей!… С первых дней Великой Отечественной войны, находясь в рядах нашей славной армии, я глубже стал понимать величие чувств людей, их душевную красоту, узнал цену дружбы и любви, цену вовремя сказанного, нужного слова».
Через два дня после начала войны в «Красной Звезде» и в «Известиях» был опубликован текст песни «Священная война» («Вставай, страна огромная…»). Сразу же появилась музыка, начались репетиции. Однако впервые на всю страну «Священная война» прозвучала в октябре 41-го года, когда стало ясно, что быстрой победы не будет и огромную страну все-таки ждет «смертный бой»…
В Интернете я увидела утверждение, что «Священная война» — марш. Это ошибка: музыка самой первой и самой сильной песни войны написана в трехдольном, а не четырехдольном размере, это медленный вальс, ритм сердца: вдох — выдох — пауза…
Основа обороны и труда
Мне повезло: я много общалась с ветеранами, близко знала многих из них. В нашей спецшколе № 15 Москвы рисование, математику, начальную военную подготовку вели фронтовики. 
Школьный музей военной части 9903 — той самой диверсионно-разведывательной, где служила Зоя Космодемьянская, организовала учительница «географии на английском» Ольга Алексеевна Гурычева. И я тоже слушала ветеранов, записывала и потом расшифровывала магнитофонные записи их рассказов.
И в Московском университете фронтовики были для нас нравственным камертоном.
На снимке преподаватели факультета журналистики МГУ — ветераны войны:
1-й ряд: Д. Э. Розенталь, А. В. Западов, Б. И. Есин, Т. Г. Почтенная, Л. К. Громакова, Т. М. Чернова, И. В. Кузнецов
2-й ряд: М. В. Игнатов, С. М. Гуревич, Н. А. Шиманов, О. Г. Панкина, М. Т. Панченко, В. Н. Ружников, А. Я. Юровский, А. Г. Бочаров, П. И. Пронин
Стилистику русского языка нам читал автор самых известных и востребованных учебников по русскому языку ветеран войны профессор Дитмар Эльяшевич Розенталь. Я помню свое впечатление, когда первый раз, еще школьницей, услышала его на Дне открытых дверей журфака: это был настоящий культурный шок. Он говорил просто, никаких «ассортиментов для контингента», речь звучала как музыка…
Курс литературно-художественной критики и публицистики вёл ветеран войны Анатолий Георгиевич Бочаров. Я помню, он рассказывал, как попал в госпиталь. Ходить тогда не мог. В палате с ним были такие же лежачие. Мат-перемат, курево. Через два дня после его прихода материться и курить перестали: «Я не просил ни о чем, просто говорил с ними вежливо и уважительно».
Русский язык в нашей группе преподавала Анна Ивановна Кайдалова, известная многим как один из авторов учебника «Современная русская орфография», — в 17 лет, будучи студенткой первого курса Ленинградского университета, она ушла добровольцем на фронт и прослужила ефрейтором все 900 дней ленинградской блокады. Была санитаркой полевого хирургического госпиталя. Награждена орденом Отечественной войны II степени, медалями «За боевые заслуги», «За оборону Ленинграда». Она потеряла на войне почти всех близких: отца расстреляли немцы, мать фашисты угнали в Германию, старший брат погиб за два месяца до Победы, а младший, заболев на фронте туберкулезом, тоже умер. Я помню, как одной моей однокурснице она сказала: «Я бы с Вами в разведку не пошла». Расхожая сейчас фраза, ставшая даже пошлой, но из уст человека, реально ходившего в разведку, эти слова пробирали до костей.
Уже в перестроечное время стали известными дневники ленинградцев, записи о случаях мародерства, даже людоедства… И были опубликованы те строки из поэмы Ольги Берггольц «Февральский дневник», которые в редакциях советского периода почти не встречались:
Но тот, кто не жил с нами, — не поверит,
что в сотни раз почётней и трудней
в блокаде, в окруженье палачей
не превратиться в оборотня, в зверя…
Были люди, которые наживались на беде, были предатели. И рядом была любовь. Сейчас опубликованы в Интернете воспоминания детей войны, переживших ленинградскую блокаду. Вот одно из таких свидетельств, Веры Николаевны Дурчевой, ведущего научного сотрудника, кандидата технических наук:
— Мне было четыре с половиной года, когда началась война. Понятия «блокада, война, фашисты, наши» постепенно входили в сознание ребенка, как отражение блокадной жизни. Но я помню немного. (…)
Бомбежка зимой 1942 года мне представлялась совсем не страшной, потому что мама шептала: «Не бойся, детка, это наши русские самолеты». Я радовалась и не понимала, почему мама быстро бежит зигзагами и не смотрит в праздничное небо, которое было переполосовано прожекторами, пытавшимися поймать немецкие самолеты. Стреляли зенитки, слышались разрывы бомб, но я не боялась, даже хотела помахать рукой «нашим». Вдруг мы упали: грохнуло совсем рядом. Мне было холодно лежать в снегу, пока мама не поднялась. Она ощупала меня, еще крепче прижала и, хромая, рывками понесла меня домой. Немцы часто бомбили наш район, где были военные аэродромы и находился завод «Красный Октябрь», выпускавший моторы для самолетов. С крыши одного из трех корпусов, в одном из которых мы жили, какой-то мерзавец пускал зеленые ракеты и светил фонариком, указывая цель для бомб. (…)
От смерти, уже коснувшейся нас, мы были спасены солдатом. Зимой 1942 года, когда не было электричества, выживание было связано с «буржуйками» — металлическими печками, которые служили для обогрева и приготовления пищи. Их делали мужчины, в основном солдаты в свободные дни. Мама и соседка Берта Михайловна договорились с одним солдатом. Этому солдату мы обязаны своей жизнью. К сожалению, я забыла его имя. Он не только соорудил «буржуйку», но стал нас навещать и делиться своим солдатским пайком. Потом он попал в госпиталь. Два раза мама пешком пересекала город, чтобы его навестить и написать письмо его родителям. Третье свидание не состоялось – он умер.
О да, мы счастье страшное открыли, —
достойно не воспетое пока, —
когда последней коркою делились,
последнею щепоткой табака…
Это снова строки из «Февральского дневника» Ольги Берггольц. С августа 1941 года она работала на ленинградском радио. Ее тихий голос стал голосом самого города, а сама Ольга Федоровна из малоизвестного автора детских стихов и книжек превратилась в поэта, олицетворявшего стойкость ленинградцев. Ее строки, известные сейчас всему миру, — «Никто не забыт, и ничто не забыто» — высекли на граните стены Пискаревского кладбища-мемориала, где покоятся 470 000 ленинградцев, умерших во время ленинградской блокады и в боях при защите города.
Первый муж Ольги Берггольц, поэт Борис Корнилов, был расстрелян как «враг народа». Второй муж, литературовед Николай Молчанов, умер от голода 29 января 1942 года. Несмотря на свою инвалидность, он отправился на строительство укреплений на Лужском рубеже. В его боевой характеристике была фраза: «Способен к самопожертвованию». Отец Ольги, врач Фёдор Берггольц, за отказ стать осведомителем в марте 1942 года был выслан из блокадного Ленинграда органами НКВД в Минусинск (Красноярский край). Ее попытки отстоять, защитить отца не удались. Трижды она теряла детей. Несколько раз ее обвиняли в заговорах и шпионаже, бросали в тюрьму, выгоняли из партии и Союза писателей… Ее обвиняли в «упаднических» стихах — ее, которая в феврале 1942 читала по радио: «Да здравствует, да царствует всегда простая человеческая радость, основа обороны и труда, бессмертие и сила Ленинграда!»…
3 июня 1942 года Ольге Берггольц вручили медаль «За оборону Ленинграда».
А 9 августа 1942 года в Ленинграде исполнялась Седьмая, «Ленинградская», симфония Дмитрия Шостаковича. В этот день, 355-й день блокады, по планам фашистского командования город должен был пасть. Но Ленинград продолжал борьбу. И как вызов врагу, именно в этот день в Большом зале Ленинградской филармонии состоялся концерт. За дирижерским пультом стоял главный дирижер Ленинградского радиокомитета Карл Ильич Элиасберг. Он был болен дистрофией, и любое движение давалось с трудом. Многие музыканты были в военной форме: их вызывали прямо с фронта, чтобы сформировать оркестр.
Все 80 минут, пока шло исполнение симфонии, плюс полчаса до концерта и полчаса после концерта (чтобы дать людям добраться до филармонии и потом до дома) вражеские снаряды и бомбы в городе не взрывались, потому что, по приказу командующего Ленинградским фронтом генерала Леонида Александровича Говорова, наши артиллеристы вели непрерывный огонь по врагу. 
Операция называлась «Шквал». Она была тщательно спланирована. Три тысячи крупнокалиберных снарядов были выпущены из дальнобойных орудий по заранее разведанным целям противника — артиллерийским позициям, штабам и аэродромам.
Многие люди слушали музыку стоя, плакали, не пряча слез. Через громкоговорители музыка была слышна по всему городу. Слышали ее и фашисты. А когда окончился концерт, генерал Говоров прошел в артистическую и поблагодарил дирижера. Благодарность он закончил словами:
— Наших артиллеристов тоже можно считать участниками исполнения.
Большой симфонический оркестр Ленинградского радиокомитета работал в городе всю войну. За годы блокады он дал более 400 концертов.
В осажденном и голодающем городе творили художники:
О национальной идее
Странно переплетаются судьбы: мой дед служил в Артиллерийской академии имени Дзержинского, в которой с 1938 года работал преподавателем тактики, а затем возглавил Академию генерал Л.А.Говоров. В той же Академии работал и отец моей школьной учительницы истории Валерии Ивановны Подфилипской — Иван Валерианович Подфилипский, потомственный дворянин… Под руководством Л.А.Говорова воевал под Москвой, а затем прорывал ленинградскую блокаду преподаватель журфака Александр Васильевич Западов…
Несколько лет назад в прессе активно обсуждалась проблема выработки национальной идеи. Шли дискуссии в «Российской газете», в «Культуре», в других изданиях… Мыслей и предложений было много. Я думаю, что идея радости — идея интернациональная. В Библии около восьмисот раз говорится о радости. Радость рождает энтузиазм, дает силы для подвига. Идеология Геббельса, равно как и любая другая замешанная на крови теория, способна мотивировать лишь на временные достижения. История побед пишется сердцем.
